Страница 1 из 11 I
Избенка Маркеловны стояла на самом конце деревни, почти там, где начиналось кладбище.
Ее, и без того вросшую в землю, точно прихлопнуло чьей-то огромной ладонью, теперь было совсем не заметно. Твердый снежный саван, протянувшийся от кладбища, затянул и закутал ее так крепко, что когда деревенские собаки, заслышав вой волков, целой стаей выбегали за деревню, чтобы дружно полаять, то держали путь прямо через избу, и лапы их звонко скрипели над потолком.
А так как вокруг избы, составленной из старых бездонных корчаг и опрокинутого сверху жестяного ведра, каждое утро протаивала ямка в снегу, то некоторые собаки, убегая за деревню, падали в эту ямку, барахтаясь в снегу и слегка взвизгивая. Налаявшись вволю и мирно возвращаясь в деревню, собаки снова забегали на избушку и обнюхивали место своего приключения, поочередно кружились возле трубы, устроив, таким образом, на избушке свое обычное перепутье, что записывали на трубе желтенькими иероглифами.
Маркеловна, хотя и сердилась на эти надписи, когда поутру должна была руками снимать ведро с трубы, но была очень довольна, когда собаки, ворча и лая, оживляли кровлю ее одинокой хижины. Только когда они топтались на потолке, она всегда тревожно оглядывалась на спящего в уголке на печке Илюшу, как бы не испугался он.
Она задерживала в оттопыренных костлявых пальцах вязанье варежки и подолгу вполоборота смотрела на его бледную, грязную мордочку, посвистывающую вздернутым носиком, всегда закупоренным насморком.
Один он у ней, Илюша этот, и если она и мыкает свое вдовье горе, одинокая и нищая, и не идет никуда наниматься, так только потому, что этот грязноносый шестилетний парнишка крепко приковал ее к своей маленькой, с одним окошком, избеночке, к своей единственной корове и к той полдесятины хлеба, которую за отработку сеют ей добрые люди.
И никто не обижает ее, безобидную, такую услужливую, что когда она отрабатывает за пахоту или за покос, то есть-то досыта не смеет: все торопится угодить, побольше сделать, поменьше заслужить упреков...
- Парненочка растет, Бог даст, через год можно в “борноволоки” к куму Митрию отдать, все с полдесятинки до Троицы заробит, а там вовсе Бог... - шепчут ей тихие думы.
Грустно глядя на спящего сынишку, лицо которого выражало теперь строгую, как у взрослого, задумчивость, Маркеловна начинала усердно сморкаться в рукав своего темного, много раз починенного платья и беззвучно вздыхала, а глаза становились все краснее и подергивались влажным туманом, в котором черная овечья варежка начинала прискакивать и расплываться в нечто огромное и уродливое...
- Совте Господь! - совсем тихо шептала она и принималась быстро-быстро вязать, беззвучно шевеля губами и считая петли...
<< [Первая] < [Предыдущая] 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [Следующая] > [Последняя] >> |